Мирная передышка в борьбе между Россией и Францией оказалась не слишком продолжительной. В июне 1812 года «Великая армия» Наполеона без объявления войны вторглась в пределы России. 6 июля император Александр I подписал манифест о всеобщем ополчении: «Неприятель вступил в пределы наши и продолжает нести оружие свое внутрь России, надеясь силою и соблазнами по-трясть спокойствие великой сей державы. ...Собранныя им разно-державныя силы велики... сего ради... полагаем мы за необходимо нужное собрать внутри государства новыя силы, которыя, нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой, и в защиту домов, жен и детей каждого и всех. ...Взываем ко всем нашим верноподданным, ко всем сословиям и состояниям... приглашая их., единодушным и общим восстанием содействовать противу всех вражеских замыслов и покушений. Да найдет он на каждом шаге верных сынов России, поражающих его всеми средствами и силами... Да встретит он в каждом дворянине — Пожарского, в каждом духовном — Палицина, в каждом гражданине — Минина». Инициатива в деле создания ополчений отводилась дворянству. Ему предоставлялось право «сводить поставляемых... для защиты Отечества людей, избирая из среды самих себя начальника над оными...».

В указанное время в Харькове губернским предводителем дворянства был Андрей Федорович Квитка — родной брат писателя Григория Квитки-Основьяненко. В истории Харьковского ополчения 1812 года ему суждено было сыграть одну из главных ролей. И друзья, и недруги одинаково признавали выдающиеся качества Андрея Федоровича. Один из последних отозвался о нем так «Бог сделал форму губернского предводителя дворянства — отлил Квитку и разбил ее». Получив манифест об ополчении, А. Ф. Квитка, по согласованию с губернатором, уже известным нам И. И. Бахтиным, назначил созыв дворянского собрания на 27 июля «к уяснению распоряжения и постановления относительно вышеизъясненного, наиважнейшего по теперешним государства обстоятельствам предмета». Купечеству через городскую Думу было предложено также «точно определить количество и образ своего пожертвования и способствования составлению губернского ополчения...». Общее собрание губернского дворянства собралось 28 июля и продолжалось четыре дня. Сюда же, «во избежание переписки и промедления», пригласили городского голову и депутатов от купцов. В первый день было решено «выставить для внутренней защиты временное ополчение», для чего всем сословиям губернии следовало снарядить на службу по одному человеку от 50 душ, из этих людей сформировать конный полк численностью 1550 казаков, остальных определить в пешие стрелки и пешие казаки. На все издержки по содержанию ополчения 29 июля дворяне договорились внести по одному рублю с души от всех сословий.

На следующий день было определено, чтобы в ополчение принимались казаки от 18 до 45 лет, «способные к поднятию оружия». Лошадей для них позволено было брать «лишь бы были здоровыя, и для казачьей службы способныя, и не дикия, без всякого наблюдения и разбора статей их». Собрание рассмотрело и утвердило все подробности экипировки будущих ополченцев: «Конные и пешие казаки одеваются в обыкновенныя их свиты из крестьянского сукна всех цветов и из такого же сукна обыкновенные шаровары. Две рубашки, двое порток и платок на шею, шапка из чернаго крестьянского сукна, по казацкому манеру, пятивершковой высоты, так чтобы могла подвязываться сверх ушей под бородою. Полушубок крепкий, такой длины, чтобы его захватывали шаровары. Сверх тех сапог, в которых казак представляется, дать другие сапоги новые, обыкновенные малороссийские, и к ним суконные онучи. Пояс, какой кто может, сверх сего рукавицы... седла, простые, крепкие, способные к верховой езде, с уздечками». Проблема заключалась в снабжении предполагаемого ополчения оружием. Его запасов в губернии не было. Правда, кое-что осталось от милиции, но оно нуждалось в серьезной починке, а то и вовсе было непригодным к использованию. Посему дворяне решили послать за оружием в действующую армию.

Наконец, 31 июля, для руководства всеми делами по формированию ополчения, был избран комитет в составе губернатора, вице-губернатора, губернского предводителя дворянства, судьи и предводителя дворян Харьковского уезда. Тогда же были избраны и командиры: губернским начальником генерал-майор Захарий Иванович Бе-карюков, начальником в конный полк — полковник Михаил Матвеевич Куликовский, в пешие — подполковники Владимир Яковлевич Донец-Захаржевский, Александр Миронович Времев, Алексей Михайлович Двигубский. Избрали также батальонных и сотенных начальников и офицеров в полки — всего 217 человек дворян.

Городская Дума призвала горожан к пожертвованиям на ополчение и сама приняла в них участие. Но по поводу размеров собранной суммы случился конфуз, потребовавший объяснения харьковского головы перед Бахтиным. Дворяне в Собрании задали приглашенным туда представителям купечества вопрос много ли оно жертвует «в пособие составляемому губернскому ополчению от всех состояний. А как на сей вопрос ответствовано было, что харьковское купечество на содержание губернского ополчения жертвует от себя двадцать три тысячи триста шестнадцать рублей, то дворянское сословие, почитая сие пожертвование малым, отрынуло оное...». Опасаясь, вероятно, упреков в «непатриотичности», городской голова сетовал на то, что дворяне действовали, «не войдя в познание купеческих капиталов», и заверял губернатора, «что вторая гильдия должна взнесть по триста пятьдесят рублей, а третья по сто сорок рублей и сим пожертвованием не ограничивается; но по любви к отечеству и по усердию своему содействовать общей пользе готовы и впредь жертвовать по мере возможности...». Этот эпизод, характеризующий отношения между дворянством и купечеством, служит наглядной иллюстрацией вывода историков о том, что «дворянство выступает в этой войне как более или менее организованное целое...», в то время как купечество «выражает патриотические чувства, глухо волнуется, но при этом... стоит темною массою статистов на заднем плане исторических событий».

Посреди, по выражению современника, «повсеместного вооружения населения» страну застал манифест от 18 июля, ограничивавший район формирования ополчения 1б-ю губерниями России и Поволжья. Харьковская губерния оказалась за пределами этой зоны, и все хлопоты вокруг ополчения улеглись.

Снова вопрос о созыве ополчения возник в конце сентября в связи с вступлением Наполеона в Москву. Как вспоминал А. Ф. Квитка, «известие о занятии Москвы поразило все умы, большая часть дворянства... готовилась вооружаться, и... от меня стали требовать того официально. Многолюднейший дворянством и населением своим Изюмский уезд прислал... депутатов, прося позволения на вооружение себя и людей своих, а дворянство Купянского, Змиевского и Лебединского уездов чрез предводителей своих официально изъявляло таковую же готовность». 24 сентября на собрании уездных предводителей, коих присутствовало девять из одиннадцати, решено «составить ополчение для собственной защиты...». То, что столь ответственное решение принято было не на общем собрании, а в присутствии лишь узкого круга выборных представителей, губернский предводитель оправдывал тем, что «краткость времени не позволяет составить общее дворянское собрание, а положение обстоятельств требует решительных мер... которые бы дали... способы к ограждению нашего края, чести и безопасности губернии».

26 сентября уездные предводители выработали определение из 10 пунктов, намечавшее конкретные меры по созданию ополчения. Формировать его предполагалось на тех же основаниях, какие были утверждены еще в июле. К участию предполагалось привлечь многочисленных в губернии казенных крестьян, мотивируя это тем, что «мы все подданные одного государя, все сыны того же отечества, которое, к сожалению, неприятели теперь разоряют!.. А потому и вооружение должно быть совокупное». Дворяне, представители других сословий призывались жертвовать «на защиту отечества» оружие, деньги, порох, свинец, хлеб и т. п. О своем решении предводители донесли губернатору, чтобы тот информировал Петербург и получил на него официальное позволение. На том же собрании 2б сентября «для точного и верного сведения о положении дел» определено отправить депутата от Изюмского уезда капитана Сергея Алексеевича Левшина в действующую армию к Кутузову, чтобы вручить ему письмо губернского предводителя дворянства и «получить на оное словесный или письменный ответ». «Сие уведомление и предписание его светлости будет служить руководством в действиях дворянских; а потому до получения оного назначенного ополчения не выставлять».

28 сентября А. Ф. Квитка пишет письмо князю Кутузову следующего содержания:
«Светлейший князь, милостивый государь! Слободско-Украинское дворянство по получении высочайшего манифеста, призывающего все состояния на оборону отечества, определило составить значительное ополчение; но в самое то время, когда оное выставлялось, последовало высочайшее повеление, отменяющее сие ополчение, место которого заступил рекрутский набор. Победы вашей светлости подают несомнительную надежду, что враг знаменитыми подвигами вашими будет наконец истреблен или из-гнан из пределов России; но по преданности Слободско-Украинского дворянства к августейшему престолу и любви к отечеству, оно, желая способствовать общему делу всеми возможными ему способами, в лице моем осмеливается просить вашу светлость не оставить его извещением о том, что если военные действия будут приближаться к пределам губернии нашей, то в таком разе, изволите ли вы, светлейший князь, полагать, что ополчение сей губернии, из дворянских и казенных крестьян составленное, должно быть нами приготовлено и выставлено. Благоволите, светлейший князь, руководить нас в сем разе повелениями вашими».

Обращение к Кутузову не было простой формальностью. Дело в том, что действия губернского и уездных предводителей, принявших решение относительно ополчения без учета мнения остальных дворян, подвергалось со стороны многих из них серьезной критике. Собрание дворян Харьковского уезда 30 сентября 1812 года постановило: «Как на то нет высочайшей воли, ниже и никакого от правительства повеления да и о настоящей опасности от врага России извещения здешняя губерния не имеет, то и на таковое самопроизвольное ополчение мы согласиться не смеем...». Помещик того же уезда генерал-лейтенант Иосиф Хорват, сообщая местному предводителю, что в «своевольном и, может быть, излишнем предположении» губернского предводителя «ополчить Украину против врага всей России» он участвовать не намерен, предложил направить за собственный счет к Кутузову посланца «с донесением о несправедливом, его, господина губернского предводителя, постановлении...». Судя по дальнейшим событиям, свое намерение Хорват исполнил.

Дворяне Ахтырского уезда заявили на своих собраниях 25 и 28 октября, что «без высочайшей монаршей воли и без предписания вышняго правительства не смеют сами собой произвесть ополчения в действо». Мотивы у критиков А. Ф. Квитки были различными. Если одних, подобных Хорвату, оскорбляло пренебрежение, проявленное к их личности и мнению, то другими двигали экономические соображения. Изюмский помещик Р. Шидловский, полагая намеченные меры «непомерными», прямо вопрошал: «После всего сего кого оставляем... возделывать поля, прокормить старых и малолетних, чем будем в силах содержать предполагаемое войско... где оружие, порох и прочее, чего и сколько надо, на сколько времени и что придется собирать с душ же, обременяемых при всяких постановлениях собственных. Собираемый народ никакой пользы нам сделать не удобен и, разоряя оной поборами... не подвергнем ли себя же законному осуждению и ответу Богу».

Между тем 18 октября вернулся капитан Левшин и привез ответ Кутузова: «С сердечною признательностью читал я отношение вашего превосходительства от лица всего Слободско-Украинского дворянского сословия, приписывающего успехи оружия моему усердию. Я с своей стороны справедливо должен сказать, что отечество будет признательно Слободско-Украинскому дворянству за усерднейшее напряжение его к защите онаго. Между тем собранным ополчением должно распорядиться таким образом, чтобы оное, ограждая пределы губернии своей, с той стороны, которая ближе, или может быть ближе к театру войны, приобучалось к порядку; когда же оному будет действовать, то не премину снабдить его моими повелениями».

30 октября созваны были в Харьков уездные предводители и депутаты от дворянства на очередное собрание. Здесь явно обнаружилась оппозиция ополчению, ссылавшаяся на отсутствие по этому поводу распоряжений свыше. В отношении А. Ф. Квитки и уездных, подписавших постановления 24 и 26 сентября, высказывания ряда депутатов от валковских и волчанских дворян носили явно угрожающий тон. Они требовали копий этих постановлений, равно и письма к Кутузову, и грозили представить все это «куда следует», т. к. документы были составлены «без воли, сведения и согласия всего дворянства». Однако таких оказалось меньшинство. Большинство же постановило: в связи с ослаблением военной опасности, а также отсутствием сведений о реакции петербургских властей, «действительное составление предположенного земского ополчения на сей раз приостановить». «Но, дабы ни в коем случае не понесть на себе укоризны беспечности, не свойственной сынам отечества, борющегося еще с врагами своими; дабы соответствовать прежним нашим началам, которые были изложены от лица дворянства губернии нашей пред его светлостью... Михаилом Ларионовичем Голенищевым-Кутузовым, и заслужить его благосклоннейшее одобрение...», собрание рекомендовало помещикам назначить из каждых 50 душ по одному казаку и, «вооружа и снабдив их пристойным образом, приучать к военному порядку, отнюдь не отделяя их, однако, от жилищ и обыкновенных их упражнений...». В уездах следовало «приступить немедленно к назначению способных и достойных чиновников по числу казаков», а также открыть «подписки для беспоместных дворян и разночинцев, желающих занимать места в земском ополчении». Организационные структуры предполагалось сохранить те же, что были у милиции 1807 года. В заключение постановления подчеркивалось, что «будет иметь место назначение только и домашнее приуготовление, а не действительное составление нашего ополчения, что совершенно согласно и с волею его светлости... господина фельдмаршала». Таким образом, в октябре, как и раньше — в июле и сентябре, Харьковское ополчение так и не было созвано, а все принятые на сей счет решения остались лишь на бумаге.

В ноябре подоспел ответ на губернаторский запрос из Петербурга от Комитета по внутреннему ополчению. Рассмотрев предложение о формировании ополчения, Комитет «рассудил, что мера сия, свидетельствующая усердие благородного харьковского дворянства, не признается, однако, теперь нужною по изменившимся обстоятельствам...». Решение Комитета было доложено императору Александру. Он согласился с ним и «высочайше повелеть изволил объявить помянутому дворянству монаршее благоволение, а между тем генерал-лейтенанту Хорвату поставить на вид, что при делании ополчения противу отечественного врага... небольшое число оставшихся к тому непреклонным не может быть принято правительством с выгодным заключением на счет последних и что ожидание высочайшего на составление ополчения повеления, чем отзывался генерал-лейтенант Хорват... не может служить ему извинением...». Для гордого, самолюбивого Хорвата это был большой удар. Но он не смирился; в марте 1813 года написал на имя царя, обвиняя губернатора в клевете «за то, что не захотел участвовать в дар, ему собранный, до пятидесяти тысяч рублей... по желанию губернского предводителя Квитки с некоторыми единомышленниками устроенный», и обоих в том, что в случае с ополчением они действовали «по известным лишь им видам».

Бахтин и Квитка вынуждены были давать объяснения, отрицающие обоснованность обвинений Хорвата. В конце концов некрасивая эта история закончилась, судя по всему, не в пользу последнего, ибо и губернатор, и губернский предводитель оставались на своих местах Не следует, однако, думать, что все участие Харьковской губернии в событиях 1812 года ограничилось бесплодными в итоге заседаниями местных представительных органов да дрязгой между губернским начальством и отдельными дворянами. Усилиями всех обитателей Харьковщина сделала свой взнос в достижение победы над Наполеоном. В губернии было проведено два рекрутских набора, давшие армии более 16 тысяч человек, для ее нужд поставлено более трех тысяч лошадей. Были сделаны большие пожертвования на военные нужды и в пользу людей, «которые, вышед из мест, занятых неприятелями, не имеют пристанища...». Жертвовало дворянство, жертвовало купечество, жертвовала церковь. Епископ Слобод-ско-Украинский и Харьковский Христофор сообщал губернатору Бахтину о пожертвовании золотых и серебряных вещей, «которые находились в церковных ризницах без всякого употребления». Собрано было золота — 14 1/4 золотника, серебра — 2 пуда 11 фунтов и 47 золотников. Духовенство также пожертвовало более б тысяч рублей ассигнациями и 237 аршин полотна.

Учащиеся Харьковского коллегиума объявили желание поступить в ополчение. Среди них пятнадцатилетний Дмитрий Корендович, шестнадцатилетние Петр Рыбчинский и Павел Ключников, семнадцатилетний Иван Петрусенко, Иван Склобинский восемнадцати лет. Последний, не дождавшись сбора ополчения, завербовался в Лубенский гусарский полк Кроме того, губерния обеспечивала всем необходимым проходившие с Дона на театр военных действий войска и содержала несколько сот военнопленных французов и поляков.

При всем том, одновременно с пожертвованиями на ополчение, харьковские дворяне собрали по подписке семь тысяч рублей на основание в городе Института благородных девиц, который и был торжественно открыт 10 сентября 1812 года. Подводя итог всему содеянному в том памятном году, А. Ф. Квитка имел все основания утверждать, что, «кроме весьма малого числа особ, предпочитавших сохранение своего имущества общей пользе и приискивавших разные предлоги... отклонить и малейшие от себя расходы, все прочие, как истинные сыны отечества, готовы были на всякие жертвы и почитали обязанностью предупреждать в том желание правительства».

30 августа 1814 года была учреждена медаль «В память Отечественной войны 1812 года» из темной бронзы. Она предназначалась для награждения дворянства и купечества, содействовавших победе армии в войне с Наполеоном.

«Благородное дворянство наше, — говорилось в изданном по этому поводу манифесте, — верная и крепкая ограда престола, ум и душа народа... издревле многократными опытами доказавшее ничем не нарушимую преданность и любовь к царю и отечеству, наипаче же ныне изъявившее беспримерную ревность щедрым пожертвованием не токмо имуществ, но и самой крови и жизни своей, да украсится бронзовою на Владимирской ленте медалью...». Право на получение медали имели старейшие в своем дворянском роду мужчины, из женщин, не имеющих в своем роду мужского потомства, лишь вдовы и незамужние сироты.

В Харьков в марте 1816 года было прислано 1000 медалей. Их раздачу губернатор поручил губернскому предводителю дворянства. К июлю все медали были вручены дворянам. Сообщая об этом губернатору, А. Ф. Квитка прибавлял, что «получил много письменных отзывов и от таких дам, которые, имея в живых мужей своих, полагают себя вправе получить медали, потому что они суть старейшия в семействе своем между особами женского пола... Я прошу вас разрешить, — продолжал Квитка, — должны ли получить медали те дамы, которые имеют у себя мужей, или одни только вдовы и не имеющие отцов и матерей девицы имеют право на оные». В первом случае требовалось еще не менее 700 медалей, во втором — 300. Императорским указом дело было решено в пользу всех особ женского пола, в связи с чем в июле 1817 года в Харьков выслали еще 600 бронзовых медалей уменьшенного размера специально для женщин, которые были розданы к февралю 1818 года. В июле 1817 года получено еще 210 «мужских» медалей. Несмотря на это, еще в октябре 1818 года предводители дворянства Харьковского, Лебединского, Банковского, Купянского, Волчанского и Ахтырского уездов обращались с ходатайствами о присылке медалей для тех дворян, которые, имея на это право, их не получили. Медаль в память 1812 года считалась одной из самых почетных наград, и не случайно позднее специальным указом было дано право потомственного ее ношения старшему в роду Эпилогом к повествованию о событиях 1812 года в Харьковской губернии могут служить слова царского манифеста: «Славный год сей минул, но не пройдут и не умолкнут содеянные в нем громкия дела...».