В первой четверти XVIII века Харьков постепенно утрачивает значение пограничной крепости. После присоединения Крыма и берегов Черного моря он окончательно превращается во «внутренний» город, куда долетают лишь отзвуки полыхающих у границ империи военных гроз. О них напоминают разве что воинские команды, следующие через город к полям сражений, да партии пленных неприятелей, препровождаемые в глубь России. Потомки некогда воинственных казаков утратили свои боевые наклонности и превратились в завзятых винокуров и гречкосеев. Бурные события начала XIX века оторвали их от мирных ремесел и заставили вспомнить о воинских традициях отцов и дедов. Борьба с Наполеоном потребовала от Российской империи напряжения всех ее материальных и людских ресурсов. Существовавшая военная организация не обеспечивала возможность ведения активной борьбы с армией наполеоновской Франции силами одних только регулярных войск. «Недостаток вооружения... а также ограниченность военных кадров, обусловленная особенностями рекрутской системы, — писал военный историк П. Рындзюн-ский, — могли быть... преодолены в ответственный момент столкновения... лишь с призывом к общественности». Такой момент, по мнению правительства, наступил в 1806 году. Пруссия — союзница России — была разгромлена французами с поразительной быстротой. Войска Наполеона приближались к русским границам. 30 ноября царский манифест возвестил о том, что «очевидная опасность естьли, от чего Боже сохрани, ворвется неприятель где либо в пределы империи, принуждают нас прибегнуть к сильнейшим способам для отвращения оной, составив повсеместныя вре-менныя ополчения или милиции, готовыя поставить неприятелю на каждом шагу непреоборимые силы в верных сынах отечества, соединенных на оборону драгоценнейших своих выгод...».

Земское войско общей численностью 612000 человек создавалось в 31 губернии, которые для этой цели разделены были на семь областей. Набиралось оно из представителей податных сословий: крепостных и казенных крестьян в возрасте от семнадцати до пятидесяти лет, а также мещан и однодворцев. Каждый помещик, «казенное село» и мещанское общество в двухнедельный срок со дня обнародования манифеста должны были выставить положенное число людей, давая на каждого по три рубля жалования, провианта на три месяца и, по возможности, снабжая оружием. Ратники оставались в своей обычной крестьянской одежде, голов не стригли и бород не брили и, «доколе не будут двинуты с мест своих, должны оставаться в своих селениях и, пребывая в крепостном их быту, исправлять все те повинности, коими они обязаны земскому и волостному управлению».

Когда же надобность в содержании милиции пройдет и «усилия наши и верноподданных наших на защищение отечества и поражение высокомерных врагов его устремленныя увенчаны будут вожделенными успехами», правительство обещало, что «сии ополчения... положат оружия, возвратятся в свои домы и семейства... где вкусят плоды мира, столь славно приобретенного». Командный состав: губернские начальники, тысячные, пятисотенные, сотенные и пятидесятные — определялись выбором дворянства. Главнокомандующие областными ополчениями назначались лично императором «из особ, верностью, службою и достоинствами общественную доверенность приобретающих». Им подчинялись все местные власти, должные исполнять любые распоряжения, касающиеся милиции «с точностью, верностью и поспешностью». Для содержания ополчения все сословия были призваны к пожертвованиям деньгами, хлебом, снаряжением и особенно оружием. Харьковская губерния вместе с Орловской, Курской и Воронежской образовала так называемую пятую область земского войска. Из 75000 набираемых ратников ее доля составляла 15000 человек. Главнокомандующим в пятой области был назначен граф Алексей Григорьевич Орлов — престарелый вельможа Екатерининского времени, за победу в 1770 году над турецким флотом получивший титул Чесменского. Место своего пребывания почтенный главнокомандующий избрал вблизи собственных имений — в Орле. Харьковской милицией он руководил посредством регулярно направлявшихся ордеров, в коих призывы к «храбрым россам» вспомнить Минина и Пожарского и не уступить «предкам нашим усердием к Богу, государю и отечеству», соседствовали с угрозами в адрес «ослушников, беглецов и нерадивых».

Все тяготы практической работы по воплощению в жизнь предначертаний царского манифеста легли на плечи местных чиновников во главе с Харьковским губернатором Иваном Ивановичем Бахтиным. Этот пост он занимал с 1803 по 1814 год. Один современник отозвался о Бахтине, как о весьма деятельном и умном начальнике, «какого уже не было после него в Харьковской губернии». Д. И. Багалей называет его «типичным представителем идеи просвещенного абсолютизма, уверенного, что благожелательное и просвещенное начальство лучше знает, что нужно для блага общества, чем само общество...», и поэтому испытывавшего большее расположение к полиции, чем к городскому самоуправлению. Эти качества не помешали, а скорее даже помогли Бахтину оказаться на высоте положения в решении задач, связанных с организацией ополчения. Сенатор Алексей Ильич Муханов, проверявший по поручению царя состояние дел в пятой области, похвалил Ивана Ивановича: «...нахожу, что вы по сему случаю распоряжения и предписания учинили благоразумно и сходно с высочайше изданным... манифестом, данною вам на сей предмет инструкциею и прочими предписаниями». Надобно отдать должное быстроте, с коей действовал Харьковский губернатор. Текст манифеста о созыве милиции был получен в Харькове вечером 14 декабря и незамедлительно сообщен в уезды. Дворянам было предложено съехаться к 24 декабря в губернский город для решения всех поставленных перед ними в манифесте вопросов.

Губернатор сам составил «расчисление» о количестве ратников от каждого из податных сословий и обратился к Харьковской городской думе, «чтобы решительное постановление собрания взносов и пожертвований по мере сил усердия и любви к отечеству каждого... было учинено не далее как в восемь дней и чтоб учрежден был порядок на прием и записка сих пожертвований...».

Уже 12 января 1807 года Бахтин докладывал министру внутренних дел, что, кроме 90 тысяч рублей, определенных дворянским сословием на жалование офицерам милиции, дворяне пожертвовали 19540 рублей, к которым губернатор прибавил лично от себя еще 500. Купечество Харькова «сложило по добровольному каждаго произволу» 24105 рублей, а общая сумма пожертвований в губернии составила 87188 рублей. Что касается сбора ратников, то он производился пропорционально численности населения уездов из расчета 1 человек с каждых 26 душ. Наибольшее число ополченцев дали Изюмский и Харьковский уезды, соответственно 1769 и 1706 человек. Наименьшее — Банковский (1176). Из общего количества в 15 тысяч — 6230 пришлось на помещичьих крестьян. Командиром Харьковской милиции был избран генерал-майор Алексей Иванович Карсаков.

Как видно из документов, кампания по сбору разного рода пожертвований на милицию особенно активно протекала первые три месяца 1807 года, а в конце апреля губернатор «словесно отозваться изволил, что он... из получаемых донесений усматривает, что таковыи приношения ныне начали уже умаляться...». Власти вели тщательный учет всего поступавшего имущества и денег, мало того, они следили за тем, чтобы никто из дворян, купцов или мещан не уклонился от «добровольных приношений». Уездным предводителям дворянства было поручено собрать от всех дворян, в том числе и от находящихся за пределами губернии, сведения — кто из них чем жертвует. О купцах загодя собрали информацию относительно размеров капитала каждого, дабы не смели они жертвовать ниже своих возможностей.

Особое внимание обращено было на сбор оружия. Кто жертвовал дедовскую саблю, кто охотничье ружье. Коллегион-советник Иван Цебриков принес бердыш — оружие XVII века! Щедрый взнос на вооружение Харьковской милиции сделала Анна Алексеевна Орлова, дочь Главнокомандующего. От нее из Орла в Харьков было доставлено ружейных принадлежностей — стволов, замков, винтов, шомполов и т. п. — на 860 ружей. Сверх того 1000 пик, 75 штыков, 125 тесаков, 40 тысяч кремней, 10 пудов свинца и 5 пудов пороха. В усадьбах потомков казацкой старшины обнаружилась даже артиллерия.

Помещик Изюмского уезда капитан Шабельский пожертвовал «собственную свою однофунтовую медную пушку, к которой исправлено прочной и легкой лафет... и собственную свою лошадь для возки оной». Другой помещик — Александр Лизогуб — пушек с лафетами чугунных шесть. Всех переусердствовала «госпожа действительная статская советница» Хорватова, пожаловавшая милиции две медных, две чугунных пушки и шесть фальконетов. Правда, при подробном освидетельствовании львиная доля пожертвованных вооружений оказалась непригодной к использованию. Так, из орудий «госпожи статской советницы» одна пушка «имеет две раковины к устью калибера», у остальных — «лафеты требуют починки и без передков» и «потребной к действию орудий принадлежности ни к какой не имеется». Еще в 1810 году в Харькове хранилось оружие, оставшееся от милиции: 300 карабинов, 500 солдатских и егерских ружей, 760 пистолетов, более 1000 казацких и гусарских сабель, 2 чугунные пушки и т. д., но из этого количества почти две трети не подлежали даже ремонту.

Среди пожертвований встречались и необычные. Надворный советник Александр Палицын преподнес... книгу, «заключающую в себе собственное его сочинение: переложенную стихами... героическую песнь Игорь, с тем чтобы прибыток от печатания того сочинения... употреблен был в пользу милиции».

В письме на имя губернатора Бахтина, прилагавшемся к сочинению, автор писал: «Ободрен высочайшим благоволением, с коим всякое усердное приношение Отечеству в настоящих обстоятельствах приемлется... и не имея ничего из даров щастия, кроме остатков малого таланта иль паче страсти моей к Словесности, осмеливаюсь я препроводить при сем... некоторое слабое в ней мое произведение, посвящая от напечатания онаго прибыток в пользу земского войска.

Благополучным почту себя, естьли сия сколь малая, столь усердная жертва удостоится принятия и доставит мне то сладчайшее чувство, что и в нелюдимости моей я могу еще служить обществу трудами моего уединения». Ректор Харьковского университета Афанасий Стойкович и профессора Иван Рижский, Тимофей Осиповский, Павел Шумлянский, Илья Тимковский в качестве взноса на милицию «приемлют на свой щет, что будет стоить напечатание оного сочинения... с тем только, чтоб из того числа помянутым ректору и профессорам получить по одному экземпляру и в библиотеку университета».

Поэма А. Палицына была действительно напечатана в университетской типографии. Ее первые строки звучат так: Любовь к отечеству зовет, о Россы, нас! Воспеть брань Игоря на древний предков глас, Каким их подвиги вещались знамениты: Да будут бытия и наших лет открыты... До сих пор экземпляры этой книги хранятся в университетской библиотеке как своеобразный памятник давно ушедшей героической эпохи.

Харьковское дворянство охотно поступало на службу в милицию. Судя по всему, командующий губернским ополчением не встретил серьезных трудностей при комплектовании кадрами командного состава. Одним из первых подал прошение о приеме на службу отставной суворовский ветеран Леонтий Яковлевич Неклюдов. Это о нем писал великий полководец, рапортуя о взятии Измаила: «Секунд-майор Неклюдов был впереди со стрелками, поражая неприятеля храбро, из первых взошел на вал, тяжело ранен». Очевидно, последнее обстоятельство сыграло роль на этот раз: мы не находим его имени в списках чиновников милиции. Прошения исходили от людей разного возраста и занятий. Желание «жертвовать жизнью за государя и отечество» объявляли отставные военные и флотские чины и ни разу не нюхавшие пороха канцеляристы нижнего земского суда. Офицерам милиции был присвоен особый мундир темно-зеленого цвета, такого же цвета панталоны, белый жилет, черная фетровая шляпа с серебряной кокардой и высоким зеленым султаном. Цвет воротников, обшлагов и выпушек на мундирах был в каждой области своего цвета, у Харьковской милиции — розового. В качестве знаков отличия генералы и офицеры получали эполеты. Главнокомандующий областью — пару золотых без бахро мы, губернский командир — золотой эполет на левое и золотой погон на правое плечо, уездный — два золотых погона. Тысячные начальники имели на левом плече эполет, а пятисотенные — погон. Сотенные и пяти-десятные ни эполет, ни погонов не имели. При мундире областные, губернские и уездные начальники носили шпаги, остальные — сабли с оправой из позолоченной меди.

«Касательно одежды принимаемых ратников в милицию, — гласил один из ордеров Орлова-Чесменского, — должна быть оная к употреблению годная, а к снабдению новым платьем, у кого есть и свое порядочное, тех не принуждать». Служба ополченцев заключалась в учениях, проводившихся обыкновенно в воскресные дни. Все премудрости обучения заключались «в учении людей строиться во фронт, без всякой однако ж лишней солдатской вытяжки... в учении их ходить вместе верным шагом и в учении стрелять в цель, всех без изъятия... обучать также разным построениям в колонны и из колонн во фронт». Начальство в лице Главнокомандующего областью проявляло беспокойство, «чтобы первоначальные меры, предпринятые к назначению милитов к временной службе, не были строги...». Но пуще всего начальство следило за тем, чтоб «никакое оружие в домы поселян не было отпускаемо, а чтоб хранилось под точною ответственностью частных начальников в сборных местах и употреблялось единственно во время учения...». Для этой цели во всех сотнях учреждались цейхгаузы, которые охранялись караулами из самих же ополченцев.

Служба в земском войске не причиняла особых тягот поселянам. Такой вывод подтверждается двумя показателями — числом умерших и бежавших ратников. За период с 20 апреля по 15 сентября 1807 года в харьковской милиции зафиксировано всего 15 смертных случаев и 14 побегов. К беглецам отношение было строгое. Орлов-Чесменский в одном из первых своих ордеров грозил «таким извергам» всею строгостью закона. Губернатор Бахтин обязал харьковского полицмейстера, всех городничих и земских исправников, «дабы они со стороны своей имели строгое и неослабное наблюдение, чтобы в подведомственных им городах, уездах и селениях беглые... ратники... нигде и никем укрываемы и поддерживаемы не были». Кара была обещана не только укрывателям, но и сельским начальникам «за допущение к тому и не поимку оных ратников», а также чинам полиции, «естьли же от слабого... наблюдения или небрежения» беглые ратники «не будут вскоре изыманы». К марту 1808 года все бежавшие были пойманы и отданы в солдаты в квартировавший в Харькове Выборгский мушкетерский полк.

Что касается заботы о здоровье ратников, то здесь имела место еще одна патриотическая инициатива со стороны дворянства. Помещик Харьковского уезда Дмитрий Щербинин выразил готовность содержать больных ополченцев в заведенной им на собственные средства больнице в селе Должик.

Выражая словами и делами поддержку правительству в его мероприятиях по обороне государства, многие помещики тем не менее опасались дурных последствий от вооружения и обучения ратному делу своих крепостных. Не устраивало их и то обстоятельство, что учение крестьян обязано было производиться в дни их работы на помещика. Результатом стало появление целых трактатов, адресованных правящим верхам, излагающих все невыгоды содержания ополчения. «Кто знает природный характер россиян, тот уверен, что самая безделица может воспламенить его... — писал анонимный автор в сочинении «Мысли о милиции 1806 г.», — с такою чертою в свойстве народном можно ли допустить соединение толпищ и вооружить оныя без всякого понятия подчиненности... Кто ответствует за покой внутри государства?». Он делает вывод, «1) что учреждение временной милиции невыгодно с той стороны, что сама по себе составляет она слабую защиту государству; 2) что подает средство к нарушению внутреннего покоя; 3) что непосредственно вредит государственному хозяйству, поелику потрясает земледелие и промышленность; следовательно, истощает силы государства». Власти не могли не прислушаться к голосам тех, кто составлял их главную опору. В начале 1807 года численность милиции была сокращена до 200 тысяч человек.

В марте в 18 губерниях из ратников были сформированы батальоны стрелков, численностью в 600 человек каждый, для пополнения действующей армии. Воины стрелковых батальонов получили одинаковую одежду: кафтан, панталоны и шинели из темно-зеленого или серого сукна, черные поярковые кивера с лакированными козырьками и кокардой из черно-оранжевой ленты. Такой батальон формировался и в Харькове. Его командиром был назначен «майор и кавалер» Чемоданов. Вместе с остальными батальонами пятой области земского войска харьковский направился в Минск. Однако в военных действиях им участвовать не пришлось. После неудачного сражения у Фридланда 2 июня русская армия отошла за Неман; 12-го было заключено перемирие, а 27-го в Тильзите — мир. Александр и Наполеон становились друзьями, потребности в ополчении более не было. По манифесту от 27 сентября 1807 года оно было распущено. Но в нарушение своего обещания царь разрешил из 200 тысяч воинов, подлежащих возвращению домой, перевести в рекруты 177 тысяч.

Это вызвало вспышку недовольства, а в отдельных местностях бунты. Среди архивных документов нами не обнаружено сведений о волнениях ратников в Харьковской губернии, но это не значит, что здесь они были довольны своей участью. «Антинародные методы руководства земским войском, — пишет историк, — бросили мрачную тень на финал милиции 1806—1807 гг.».

Словно стремясь рассеять гнетущее впечатление, оставшееся в обществе после роспуска милиции, царь осыпал наградами офицеров и чиновников. Граф Орлов-Чесменский за свои труды по командованию пятой областью удостоился ордена Св. Владимира 1-й степени. Остальным были пожалованы, «в изъявление благоволения нашего ко всем вообще чиновникам в подвижном земском войске служащим», золотые медали с профилем Александра I и надписью «За веру и отечество — Земскому войску». Кроме того, «в доказательство сугубаго нашего вообще ко всем чиновникам сим благоволения» царским указом им было позволено «носить и по упразднении милиции мундир той области, в коей каждый из них находится». Наконец, спустя три года, харьковское дворянство получило грамоту Александра I как «свидетельство... признательности и непременная) благоволения» за «ревность и усердие», с которым оно «подвизалось в образовании земского войска», «...не щадя ни трудов, ни жертв своего состояния...». Грамота хранилась в Дворянском собрании и составляла предмет гордости последующих поколений. На этом, собственно, можно закончить рассказ о милиции 1806—1807 годов Опыт по организации ополчения, накопленный тогда, оказался весьма кстати в году 1812.